Петербург-Ленинград, Ленинский проспект, пятиэтажка в глубине дворов. Середина марта. Снег тает и превращается в мерзкую серую кашицу. Мы стоим на лестнице, возле окна. Небо тоже серого цвета.

       Сынок,  говорит отец и мнёт сигарету в руке,  ты понимаешь, в каком мы оказались положении…

Я киваю:

       Да, отец.

       Сейчас мы не можем здесь оставаться,  продолжает он.  Мы можем и дальше менять квартиры в таком же духе, но рано или поздно они опять нас найдут. Мы не защищены в этой стране.

Я снова киваю.

       Есть только один выход – уехать отсюда. За границу.

Я закуриваю.

       Есть только одна страна, которая может нас приютить в данной ситуации. Ты её знаешь. Это Израиль.

Отец выдерживает паузу. Моя молчаливая реакция означает переваривание всего этого.

       Мы с матерью, мы понимаем, как тебе сейчас тяжело,  говорит он, хмуря брови. – Но поверь, что и нам не менее тяжело. Я понимаю, что ты привязан к университету, к друзьям там, ну, много к чему… Ты волен решать за себя. Я не хочу на тебя давить, никак. Но здесь вопрос стоит уже о спасении жизни. Просто о спасении жизни.

       Мы не говорим,  добавляет отец,  что придётся уехать навсегда. Пройдёт время, если ты захочешь сюда вернуться – я тебе даю слово, никто тебе в этом препятствовать не будет. Но год – год по крайней мере, на год нам всем необходимо отсюда уехать. Я лично сюда больше не вернусь. Я ненавижу эту страну. Она отняла у меня всё, что могла. Но ты взрослый, сознательный человек, и я уважаю твоё право выбора.

Я гляжу в окно. Да, мерзкая погода, что ни говори.

       Но пойми и нас,  воодушевляясь моим молчанием, продолжает отец, нам сейчас с тобой расставаться… я и мать этого не перенесём. Пока у нас такая беда, нам лучше быть вместе. Мы иначе этого не выдержим…

Но мне уже аргументы не нужны. Я слышу собственный голос, который уже сказал:

       Хорошо.

…И в те дни я понял, что значит, когда земля уходит из-под ног. Мы кидаем всё, мы бежим. В первый день нас приютила знакомая семья. Днём я ещё был на лекциях и не знал, где буду ночевать сегодня, а глухие опасения шарили в моём мозгу и бормотали, что неизвестно, буду ли я ночевать сегодня вообще. На следующее утро и состоялся этот разговор.

У знакомых становится тесно. У них тесная двухкомнатная квартирка, двое детей, а тут ещё мы втроём. Оправдываясь соображениями тактичности, хотя на самом деле мне хочется немного побыть одному, я звоню другу и прошу у него разрешения переночевать. Сергей как всегда «О чём говоришь?» Хотя он чувствует, что на этот раз – неспроста. Я выхожу на улицу. Ещё позавчера я спокойно ходил по всему городу, а сейчас у меня бегают глаза и голова регулярно сама поворачивается назад. В каждом человеке мне мерещится враг. В каждой машине, стоящей или едущей, мне мерещатся охотники, которые выбрали дичью меня и мою семью.

О, как я стал внимателен за эту неделю! Я научился уходить от хвостов не хуже любого шпиона. Пускай их даже и не было, этих хвостов, но, думаю, мне бы пожал руку сам Сидней Рейли. Хотя я никогда не хотел быть Сиднеем Рейли, или Рихардом Зорге, или чем-то ещё в этом роде. Я хотел быть просто свободным человеком. Но мне не дают, не дают. Проклятье. Чёртов город, чёртова страна, чёртова судьба.

По дороге к другу я ещё заезжаю к своему бывшему педагогу по театральному мастерству, Олегу Абрамовичу. Отдаю ему на суд свою пьесу. Мы с ним беседуем. Я стараюсь выглядеть непринуждённым и простым, кА раньше. Родители вот только звонят на трубку каждые десять минут.

       Гриша, что-то всё время в сторону смотришь. Может, случилось чего-нибудь?

       Нет, Олег Абрамович, всё в порядке…

Еду к другу, ужу темень. Изливаю ему душу. Сергей говорит:

       Ты можешь остаться здесь на неделю, если хочешь. Здесь ты в безопасности.

       Серёга, я не могу родителей надолго оставить.

       Я понимаю. Смотри сам.

Следующий день, последний день в университете. Латынь и история средневековой литературы не лезут в голову. Потом еду на работу. На работе тоже последний день. Всё равно, каждодневные занятия как-то отвлекают.

За мной заезжают родители. Оказывается, они следили, нет ли за мной хвоста от университета. Ничего не обнаружили.

Перед прибытием на очередную чужую квартиру успеваю созвониться и встретиться со своим университетским товарищем. Мы вместе создавали клуб дебатов: я, он и ещё и ещё два наших общих приятеля. Стараюсь говорить как можно обстоятельнее. На месте сочиняю легенду для остальных сокурсников: катался на лыжах, тяжёлый перелом, больница, лечение, поэтому и не появляюсь. Миша обещает  донести легенду до общественности. Я говорю, что потом что-нибудь получше придумаю. Идём с ним до набережной, там прощаемся, поскольку я не знаю, когда нам приведётся увидеться снова.

Через пару дней перекочёвываем за город. Там свежий воздух и ещё зима. И море под боком. Как-то умиротворяет. Хочется думать, что ты на заслуженном отдыхе. Я уже не меньше обеспокоен преследованием. Но отцу в каждой подъезжающей к пансионату машине видятся враги. Я пытаюсь его оттащить от окна на первом этаже, тщетно.

После двух недель скитаний снимаем квартиру в пригороде. Сначала думали, как быстрее. Теперь родители думают, как основательнее. Визы у нас у всех, куда бы то ни было – просрочены. Значит – репатриация. В конце концов, мы евреи или нет?

Ре-па-три-а-ция. Новое слово, непривычное. И звучит как-то механически. (Это позже я узнаю, что есть для этого явления гораздо более красивое слово – алия, а пока знаю только это).

Первый визит – в апреле, в консульство. Никакой зазывающей вывески там нет. Их нет ни у одной еврейской организации в Петербурге. «Адаин Ло», где я работал, непосвящённому человеку вообще найти невозможно. В глубине дворов, в парадной, на которой написано «Юрисконсалтинг», на последнем этаже, и даже там на двери вывешен лишь фирменный могендовид, без названия.

Посетителей в консульстве очень внимательно осматривают. Проверяют даже мобильные телефоны. Охранники – простые русские парни, без комплексов. Ответственность понимают.

В приёмной народу хватает. Ждём, часа два где-то... Сначала принимает пожилая сотрудница со строгим взором и подробно расспрашивает, кто, зачем и как, затем выдаёт анкеты. Да, визу оформлять – хлопотное дело. Анкета толстенная. Семья заполняет по старшинству. Наибольшая доля приходится на отца, от нервозности он даже где-то ошибается, и с опаской всё же решается переправить. Неподалёку от нас – пара стариков, оба стоматологи. Анкету заполняет жена, муж, постукивая палочкой, подбирается к карте Израиля и пристально на неё глядит. Через полминуты восклицает:

       Раечка, посмотри, куда мы едем – это зелёное место!

       Ну, значит, будем жить в зелёном месте,  отвечает старушка и почему-то смеётся. Вокруг все тоже улыбаются.

Через месяц снова сюда. Ещё кучу документов надо сделать.

А вот ОВИР, там же, где и районное управление МВД. Это вам не консульство. Дверь, где сдают документы и получают загранпаспорта, спряталась в узеньком закутке, и там стоит страшная давка. Время от времени кому-то становится плохо. Значит, слабый, уводят. Большую массу составляют люди, приехавшие в Россию из бывших союзных республик. Родина не хочет их принимать, она измывается над ними как может. Они хотят быть гражданами своей страны. Они – русские. Но обращаются с ними гаже, чем с остальными – просто иммигрантами или выезжающими. И все ломятся в эту дверь, где сидят несколько хамоватых тёток. Это нужно видеть, а ещё плодотворней – участвовать.

Ветер, холод, грязь, прошлогодняя листва, но уже кое-где зелень появилась. Весна вроде началась. А я и не заметил.

А семья всё переезжает с места на место. За последние полтора года я выдержал семь переездов. Я приобрёл незаменимый опыт по части упаковки, утрамбовки, погрузки, разгрузки и прочее. Мне кажется, я мог бы работать профессиональным грузчиком. Мышцы мои окрепли, я стал вынослив, как олимпийский бегун и знаю главную погрузочную заповедь: нет слова «не влезает». Меня не смутишь никакой поклажей, я не теряюсь при виде полного грузовика. И лишь иногда поругиваю про себя деда с бабкой, собравших такую обширную библиотеку…

В Сохнуте нам, после того, как выдали кучу всяких пособий для вновь прибывающих, спросили: куда конкретно едете? Оказалось, что мы не знаем. Нам ведь, в сущности, всё равно. Главное сейчас – уехать… Хотя вот, говорят, Беэр-Шева неплохой город… может, туда… Приходит одна бодрая сотрудница, сообщает, что есть, между прочим, есть такая организация, предоставляет репатриантам бесплатное жильё на две недели, пока квартиру не подыщут. А как называется? «Христианское посольство в Иерусалиме». Э-э… христианское? А какое именно христианское? Да межконфессиональное. А проповедовать не будут? Да нет, Господь с вами, запрещено это. А, ну тогда порядок. В Иерусалим, так в Иерусалим. Столица всё-таки. (Хотя на российских картах до сих пор подчёркнут Тель-Авив).

Уже август. День отъёзда неумолимо приближается. Поклажи скапливается немерено. Но мы всё равно не можем увести с собой все вещи за один присест. Что до поры до времени рассовывается по друзьям и знакомым, книги отвозим за город.

12 августа, последний день перед вылетом. Напоследок стараюсь со всеми встретиться. Члены дебат-клуба напоследок собираются вместе у станции метро «Петроградская» и идут покупать модем. Модем общий, поскольку нужен всем, и каждый вкладывает свою денежную лепту. Я тоже вношу, хотя не знаю, когда мне придётся ещё этим модемом воспользоваться. Дима (он у нас главный по компьютерам) придирчиво выбирает аппарат. Наконец находим подходящий, смотрим на цену, вздыхаем и лезем в карманы. На прощанье фотографируемся, вместе и по очереди – как бы для истории. Андрей, с которым я всё это время общался по интернету, суёт мне аудиокассету с Башлачёвым (чтобы я в Израиле нашу музыку не забывал) и ещё двойной тетрадный листок в клетку. Стихи. Я и не знал, что Андрей пишет стихи. Я было раскрываю листок, но он меня останавливает:

       Подожди. В самолёте прочтёшь.

         Я ещё успеваю закупить сигарет, кофе и чаю (там, по слухам, это всё дорого) и забежать к Сергею на работу. Полседьмого, он уже заканчивает. Мы берём по бутылке пива и усаживаемся на Манежной площади. Пока мы разговариваем, у меня звонит мобильник, и мать сердито интересуется у меня, когда я уже собираюсь приехать, нам ещё кучу всего надо упаковывать. Мы с Сергеем прощаемся. Верю, что не навсегда.

Вечер 13-го. На двух машинах, заваленных багажом, мы подъезжаем к аэропорту «Пулково». Основной багаж водрузили на большую тележку, получается целая гора, при виде которой захватывает дух. Ещё одна тележка – с отцовскими картинами. Перед таможенным контролем слегка на секунду отвернулся от горы. Мигом подскакивает какой-то парень в сером костюме и твердит, чтобы я не зевал, иначе, не дай Бог, кто-нибудь что-нибудь подложит в багаж, и неизвестно, что из этого выйдет. Не успеваю сказать «Э», как парень так же стремительно исчезает. Я присматриваюсь к толпе вокруг контроля и обнаруживаю ещё человек пять разного пола в таких же серых костюмах. Неожиданно до меня доходит, что это – израильская служба безопасности. Надо же, уже взяли в оборот.

Таможенников двое – один постарше, с кислым лицом а другой помоложе и понаглее. Глядит на крепость из сумок и коробок, которую я бодро подкатываю к его столику: «Ну, мы с этим до завтрашнего вечера провозимся…» Внутри у меня что-то падает. Осматривает, роется в коробках: «Так… это я не пропущу… это не пропущу... это ещё выяснить надо…» Но у нас на каждую вещь – документ, у нас всё чисто. Таможенник, скрежеща зубами, отпускает наш багаж на волю. Возле контроля мы пробыли дольше всех. При погрузке этого добра на самолёт оказывается к тому же, что у нас значительный перегруз. Приходится втихомолку сунуть определённую сумму грузчику – чтобы провёл так. Всё равно дешевле, чем платить за каждый лишний килограмм.

В заключении – переход через границу, поочерёдно. Всё в порядке. И мы уже вроде как не в России.

Час ночи. Посадка. Давненько я не летал по воздуху. Протискиваюсь между кресел, на руках у меня ещё остались две сумки плюс гитара. С трудом втискиваю часть на верхнюю полку, уже и без того забитую. Сажусь рядом с пожилой парой. Женщина у меня что-то спрашивает, видимо на иврите. Иврита не знаю, пытаюсь объясниться с ней на английском. Очень устал. Супруг её говорит мне на русском:

       Вы не израильтянин? (Как будто это и так непонятно).

       Нет, я – репатриант.

       А, олим хадашим…  он со знающим видом улыбается.

       А, простите, вы в своё время тоже из России приехали?

       Нет. Я родился в Польше. Меня зовут Иосиф, добавляет он.

Команда пристегнуть ремни. По телевизору в самолёте передают что-то израильское, но что конкретно – мне не разглядеть.

       Я уже почти полвека в Израиле,  важно заявляет Иосиф. – Мы с женой живём в Ашкелоне. Ты знаешь Ашкелон?

       Да, слышал. Это у моря…

       Ты уже бывал в Израиле?

       Нет,  честно признаюсь я,  ещё ни разу.

Иосиф цокает:

       А мы вот с женой были сейчас в Петербурге… У вас очень красивый город… А ты куда едешь в Израиль?

       В Иерусалим.

       О,  Иосиф одобрительно кивает,  ле Ерушалаим… превосходно…

И жена его тоже одобрительно кивает и что-то говорит…

       Один? – строго интересуется он.

       Нет, с родителями. Вон они сидят.

Я уже склонен завершить диалог, но Иосиф отнюдь не склонен и начинает засыпать меня вопросами, как будто он меня уже принимает на работу. Я стараюсь давать как можно менее развёрнутые ответы, чтобы не давать повода к развитию беседы. Мне бы поспать…

Тем временем самолёт взлетает. Я даже не могу заглянуть в иллюминатор – между мной и тем городом, где я родился и вырос, восседает Иосиф с женой. Да, легко им, путешественникам. Мы летим.

Пока Иосиф донимает меня расспросами, стюардессы принимаются разносить еду. На выбор – омлет или «блинчез». Я уже открываю рот, чтобы сказать «омлет», но Иосиф опережает меня и заказывает для меня «блинчез». Ещё я беру чашку кофе – третью за последние сутки. Всё равно эту ночь не сплю. Покончив с ужином (завтраком? обедом?), я степенно, по-европейски, аккуратно складываю грязную посуду в ожидании, пока её заберут. Иосиф с женой бережно складывают одноразовую посудку себе в мешочек.

       Что ты не берёшь? – вопрошает он. – Забери себе, пригодится.

       Иосиф,  защищаюсь я,  но ведь это, так сказать, казённое… И потом, я вилки и ложки с собой везу, мне не надо…

       Возьми, возьми,  твердит Иосиф. – У них этого добра ещё много, а тебе может пригодиться.

       Иосиф, у меня… м-м… на этот счёт свои принципы. Я не буду брать.

Иосиф хмыкнул и молвил:

       Научись жить.

Да, вот, что-то никак не научиться.

Самолёт летит сквозь ночь. Пассажиры один за другим погружаются в сон. Мне что-то расхотелось спать. Я открываю сумку, беру листок и читаю стихи Андрея. Стихи хорошие. Затем надеваю наушники и ловлю какую-то волну, где передают классические арии. Так и сижу.

Я уже дремлю, как Иосиф толкает меня в плечо. Оказывается, мы уже близко к месту назначения.

       Смотри,  показывает он рукой на огни за иллюминатором. – Эрец Исраэл.

То-то у меня уши боль схватила. Снижаемся.

Шасси ударяются. Сели. Едем по взлётной полосе. Всё, остановились. Хватаем вещи, пролезаем к трапу.

Первое впечатление – очень жарко. Натуральная парилка. Я с сумками заскакиваю к автобусу, в котором кондиционер. Отец прислонился ладонью к бетонному покрытию, и на лице его усталость и счастье.

У входа в аэропорт растут какие-то диковинные тропические растения. Значит, это точно Израиль. Всё-таки приехали.

Таможенный контроль. Желают удачной абсорбции. Тоже из нового для меня лексикона слово. Группа репатриантов в восемнадцать человек проходит в особое помещение, где, помимо рядов кресел и кабинок, в которых проводится приём, есть сок и закуски. На стене – надписи на четырёх языках: «Добро пожаловать домой» - на русском, английском и испанском. И ещё на одном языке, непонятно. Какие-то иероглифы. Я их побаиваюсь. Это иврит. Из иврита я знаю только «алеф, бэт, гимэл», да и то на слух. Но знающие люди говорят, что это и есть самое главное в языке.

С формальностями покончено, деньги и документ – получены. Документ один на троих, что у меня лично вызывает лёгкое недоумение, но кто знает, значит, так положено.

Спешим принять багаж. Всё вроде на месте, но вот беда – на всех картинных рамы и стекло побиты. Отец расстроен. Что ж делать, это, наверное, когда на движущуюся ленту кидали, они ж не смотрят. Теперь нашим багажом загрузили шесть тележек, доверху. Нас почему-то торопят принимающие сотрудники, кричат, что времени мало. В спешке выталкиваем поезд из тележек на улицу.

Рядом с нами оказывается ещё одна семья по фамилии Бачи. Мама, тётя и двое детей, брат и сестра. Сына зовут Ваня, ему уже тринадцать, и по прибытию в Израиль его уже надо называть не Ваней, а Арье. Семилетняя Лена тоже автоматически становится Леей.

Обещанного транспорта ждём долго. Воздух такой густой и влажный, что хоть топор вешай. Но вот прибыли двое водителей-грузчиков, один минивэн и одна легковая. Оценивают взглядом багаж, о чём-то совещаются между собой на иврите и тот, что потолще и поактивнее, даёт команду на погрузку. Только в процессе я понимаю, что до этого я не грузил, а так, баловался. Но результаты – потрясающие. Эти двое умудрились засунуть в минивэн весь багаж и семь человек пассажиров. Легковушка с молчаливым смуглым водителем уезжает пустая. Что ж, каждый делает свой маленький бизнес. Семье Бачи это не слишком нравится, а мне опять же всё равно. Лишь бы куда-нибудь доехать, неважно, как и на чём.

Отец с водителем на переднем сиденье возбуждённо общаются. У отца – плохой английский, у Хайма (водителя) – практически никакой. Поэтому он активно использует жесты и мимику, что заставляет нас всех вздрагивать, поскольку дорога прямотой не отличается, а скорость приличная.

Я смотрю в окно. С минуту мне кажется, что я едё не по Израилю, а по Карельскому перешейку, но, протерев глаза, понимаю, что просто переутомился. Лес, лес, да не тот. Деревья не те. Горы низкие и конусовидные. Все в каких-то полосках.

       Мои дедушка и бабушка приехать России…  слышу я голос Хайма, приступившего  к расчленению английской речи на тысячу кусков. – Они из Ташкент. Но я не говорить по-русски никак… Только «харашо» и «спасиба»…

Пейзаж за окном уже абсолютно восточный. Подъезжаем к Иерусалиму… как, уже? Я даже не предполагал, что страна такая маленькая. До дачи мне надо было дольше ехать.

Я очень хочу поглазеть на Вечный город, но сон незаметно одолевает меня. Стоп, прибыли.

Целый день отсыпаюсь на вилле у христиан. Очень милые люди. За домом смотрит молодая пара, Максим с Ирой. Ещё сюда каждый день приезжает женщина по имени Светлана, она, видимо, рангом повыше в их посольстве и проверяет, чтобы всё было в порядке. На следующий день – поход в ближайший магазин за продуктами. Опять эти непонятные и пугающие надписи. Я уже латинским буквам радуюсь как родным.

       Ира, а что это такое? А как это называется? А сколько стоит? А как сметана будет на иврите?

Да, чем скорее я начну учить язык, тем лучше.

Гуляю по парку в Рамат-Дэнье.  Всё на удивление спокойно. Люди общаются, смеются, вон, даже пикники устраивают… У нас посмотришь ленту новостей про Израиль – сплошные взрывы, кровь, паника и больше ничего. Всё нужно смотреть своими глазами.

…На следующий день со Светой моя семья совершает экскурсию в Старый город. Я недостаточно силён, чтобы описывать подобные впечатления. Трудно. Слишком большая ответственность, не выдерживаю. Встаёт перед глазами лишь Стена. Белая на солнце, люди под ней. Целые кусты, растущие из камней. Коснуться не решаюсь, пока. Стою в двух-трёх метрах. Смотрю.

Эх, и сразу надо ехать по учреждением. Банк и министерство абсорбции – в один день. Там ждём у кабинета, служащая принимает, начинает объяснять, что надо делать прежде всего. Потом внимательно смотрит на меня и говорит, что если я студент, то мне надо зайти на второй этаж, в отдел образования. Для порядка захожу. Там сидит молодой парень, лет на пять-шесть старше меня, по-моему. Очень серьёзный. Заводит длинную речь об ульпанах, мехине, таке, университетах, даёт бумаги с информацией… Затем говорит, что есть ещё другой путь – я могу пойти в армию, это ничего не меняет, есть отсрочка… Потом почему-то говорит.

       Но это ничего, если вы боитесь армии. Бояться армии – это легитимно.

       Я не боюсь армии… Израильской армии я не боюсь.

И спрашиваю, так, между прочим:

       А вы сами служили?

       Я служил,  с достоинством отвечает парень.

Неожиданно в комнату вваливаются какие-то тётки и настойчиво предлагают ему отведать мёд из принесённых банок. Парень краснеет как рак (перед посетителем неудобно), пытается отказаться, но безуспешно. После дегустации он как-то косит глазами и говорит уже менее убедительно.

Выхожу на улицу. Да, солдат много. И девушек-солдат тоже. Необычно это для меня. Такие вроде симпатичные девушки, им бы в модельный бизнес – а они в форме и с автоматами. Юношей, что ли, не хватает?

…Иерусалим бурлит. Израиль действительно существует, и ещё как. Если ты приезжаешь сюда хоть однажды, то страна незаметно устанавливает между тобой и ней прочнейшую связь. И не порвать эту связь, ни за что. Потому что земной Израиль, оказывается, обладает теми же свойствами, что и тот Израиль, который находится в душе каждого из нас. Разве можно отнять у себя часть души? Ни за что. Это то, что всегда с тобой.