"Репатриант из СНГ зачастую испытывает затруднение в поиске единомышленников среди коренных израильтян. Те, кто соглашасен с ним в одном вопросе, не соглашаются с ним в другом. Я лично согласен с Герцелем по трём вопросам: я не готов отказаться от родного языка, даже в пользу иврита; я настаиваю на отделении религии от государства и хочу жить в стране с территорией большой настолько, насколько это возможно. Такого мнения придерживаются не все новые репатрианты, но назвать его мнением меньшинства тоже невозможно".

Язык: болезненные поиски самоидентификации

Одна пожилая женщина сказала так: "Я чувствую себя чужой в своей стране. Захожу в автобус, а там все говорят по-русски!".  Человек в кипе с бородой: "Чего это русские так привязаны к своему языку? Я репатриировался из Бельгии пятнадцатилетним подростком и постарался забыть французский!".

Можно понять женщину, которая страдает от звуков незнакомой речи. Сложнее понять человека, который гордится своим варварским поступком – удачной попыткой забыть родной язык. Два эти высказывания очень симптоматичны. До сих пор немало израильтян видят в нашей привязанности к родному языку проявление обособленности и высокомерия. До сих пор приводят нам в пример тех первых репатриантов из России, которые приехали ещё до создания государства и старались говорить исключительно на иврите, несмотря на то, что их попытки превращались в своеобразный внутрисемейный террор. Иногда даже упоминают эфиопскую молодёжь, которая между собой тоже старается общаться на иврите.

Трагедия эфиопского еврейства, которое было вынуждено отречься от своих древних еврейских традиций, - это отдельная история, и здесь не место определять своё отношение к ней. Во всяком случае, процессы, происходящие в этой вырванной с корнями общине, не могут быть сопоставимы с историей нашей общины и, тем более, служить примером для чего-либо. Что же касается первых волн репатриации в Землю Израиля, следует принять в расчёт разницу в обстоятельствах, имевших место тогда и сейчас. В то время разговорный иврит находился в стадии возрождения, и именно репатрианты превратили его в живой общенациональный язык. Это было время созидания, а если ещё точнее, самосозидания. Сегодня иврит в таком значении большинством вновь прибывших уже не воспринимается, так как он стал языком повседневного общения и родным языком для всех местных уроженцев. Это они, носители языка, без моего участия и не спрашивая моего мнения, определяют его нормы и бытование. Мой акцент чужой для них, будто их выговор – именно тот, правильный иврит. Если же литератор-репатриант всё же напишет что-нибудь на иврите, то для него в этом будет не больше самореализации, чем в любом его опусе, написанном на местном наречии в любом другом месте. Что же мне остаётся делать в этой стране, чтобы принять полноценное участие в её жизни и строительстве? Оживить и возродить вавилонский арамейский? Или, всё-таки, продолжать быть приверженным родному слову?

Правда в том, что сегодня этот спор в значительной степени потерял актуальность: большинство израильтян позволили бы мне говорить и писать на любом языке (и, я думаю, не очень бы интересовались, что именно я говорю). Правда и то, что большинство репатриантов не любят называть себя сионистами (несмотря на то, что они патриоты не меньше других израильтян). История эта началась лет тридцать тому назад, когда очень сионистски настроенные репатрианты прибыли в очень сионистскую страну, и первое, что они начали делать во имя созидания и самореализации в Эрец Исраэль –, это писать по-русски. То первое поколение литераторов-репатриантов поняло, что приехав сюда во исполнение заповедей сионистской ортодоксии (Давида Бен-Гуриона и Элиэзера Бен-Игуды, но не Теодора Герцеля!), не желает с лёгкостью отождествлять себя (и свои убеждения) со страной, из которой они только что бежали без оглядки. Это поколение было вынуждено начать болезненные поиски самоидентификации. В начале восьмидесятых годов эти литераторы пришли к выводу, что их литература не русская, а израильская на русском языке. Сенегальский президент поэт Леопольд Седар Сенгор писал стихи на французском языке, но его поэзия не принадлежит французской литературе. Также и Борхес писал свои книги на испанском, а принадлежат они аргентинской литературе (испаноязычной, но не испанской!).  В таком самоопределении есть большая смелость и большая дерзость. В действительности, речь идёт о создании новой литературы на русском языке, в основе которой лежит иная мифология, отличная от мифологии русской литературы, и иной опыт существования, отличный от опыта существования произведений в русской литературе. Практически, это был и культурный вызов, и цель, не менее увлекательная, чем, в своё время, задача возрождения иврита.

Претенциозность этой программы не встретила понимания ни в Израиле, ни в русской диаспоре. Общее мнение заключалось в том, что эти писатели работают в русле русской эмигрантской литературы и безо всякого основания пытаются присвоить себе право принадлежности к какой-то новой, выдуманной ими же, литературе. "Вы не принадлежите к Израилю и к его мультикультурному пространству, и нет различия в условиях существования русского писателя в Израиле, и, например, Солженицына в Америке", - так говорилось писателям впрямую, но это утверждение изначально было ошибочным. Литераторы, которые прибыли в страну с алиёй девяностых, тоже не сразу поняли эту тягу "старшего" поколения к выделению в самостоятельную группу. Когда же спал накал идеологических споров, вспыхнувших в среде русскоязычных репатриантов в начале прошлого десятилетия, многие из них влились именно в русло этой израильско-русской литературы (термин новый и удобный, лишённый идеологических коннотаций, предложен доктором Михаилом Вайскопфом).

В общем, можно сказать, что проект по созданию новой независимой израильско-русской литературы – удался. Сегодня эта литература существует полноценно, возникли несколько конкурирующих литературных журналов, издаются антологии, переведённые на иврит, сайты в интернете, литературные объединения и т.д. По существу, сегодня литературные критики пришли к согласию, что это не просто эмигрантская литература, но литература, отражающая уникальный экзистенциальный опыт её создателей.

Разумеется, никто не принуждает репатрианта писать всем назло  именно на русском. Есть и такие, кто пишет и имеет опыт преподавания на иврите. На мой взгляд, может быть, проблема и не в языке. Большинство русских, пишущих на иврите, за пределами своего круга никому не известны. Исключение – поэтесса Хава Браха Корзакова, которую издают самые престижные издательства. Однажды, в доме одного из её друзей был организован поэтический вечер. После чтения стихов Хавы Брахи встал ивритоговорящий молодой человек и заявил: "Твоё мировоззрение – не наше, не сабровское" ("сабра" – название одного из видов ближневосточного кактуса, произрастающего в Израиле, общепринятое прозвище уроженцев Израиля).

Территория: жизнь без иллюзий

Супружеская пара, в прошлом активисты алии семидесятых, прогуливалась по Рехавии, району Иерусалима. "Какие приятные люди сидят тут на балконах!" – воскликнула женщина, а мужчина ответил ей угрюмо: "Ага, и все голосуют за МААРАХ..." (МААРАХ – блок левых партий социал-демократической ориентации, выступающий за отступление с "территорий").

Мне уже приходилось писать в "Эрец Ахерет" (название израильского журнала, в переводе с иврита – "Другая страна") о "правизне" русских в Израиле. Я не буду возвращатся к написанному ранее, но хочу ещё раз отметить, что многие русские интеллектуалы были бы рады сближению с тем слоем израильского общества, который называют "левой интеллигенцией". Общаться с учтивыми людьми, сидеть с ними в уютных кафе с их особой атмосферой, проводить время в беседах на просторных тенистых террасах комфортабельных домов... В конце концов, это естественное тяготение к подобному: интеллектуалы, как и мы; нерелигиозные, как и мы; с корнями в Восточной Европе, как и у нас... А какие убеждения! Оптимистические, благородные, вызывающие зависть: мир вот-вот придёт, а если он задерживается, то виноваты в этом только мы сами, стоит уйти с территорий -и конфликт прекратиться. Если к этому ещё присовокупить ощущение морального превосходства над "безобразным израильтянином" (принятый термин, означающий неприемлемые для говорящего качества Израиля и израильтян), придерживающимся националистических убеждений, то всё выглядит и вовсе соблазнительно – настолько, что хочется «примерить» эту идею на себя, как примеряют одежду. Спор ведь идёт о территориях, а не о существовании, ведь палестинцы отказались от намерения уничтожить нашу страну, ведь их лидеры будут воевать с террором... Что, не соответствует действительности? Как жаль...

И с кем мы тогда остаёмся? С русскими, с торговцами фалафелем, с ограниченными вояками, с правыми политическими деятелями... Израильская действительность не позволяет нам жить в престижных районах и думать так же как их обитатели.

В процессе воплощения этой прекраснодушной идеи, разрыв углубился. Речь уже не идёт о симпатичной ошибке симпатичных людей. От статей, опубликованных в ивритоязычных изданиях в связи с десятилетним юбилеем в Осло, остаётся впечатление, что авторы статей и люди, подобные мне, живут в двух разных странах.  В памяти этой пишущей братии запечатлелись две вещи: надежда и процветание. Большинство олим, и я вместе с ними, вспоминаем то же самое, как кошмар. Это верно и по отношению к тем из нас, кто отнюдь не выделялся ярко правой ориентацией. Так, поэт Александр Бараш издал в то время сборник стихов "Панический полдень". Я помню несколько строчек оттуда, которые задают тон всей книжке: "Жалко расставаться с маленькой державой, всё было в порядке: воры из начальства..." Ощущение потери Земли Израиля, полное уничтожение которой лишь дело времени, охватило тогда всю репатриантскую общину. Часть из тех, кто репатриировался по идеологическим соображениям, тогда, по тем же соображениям, намеревались покинуть Израиль. Интересно, что ни один из них так и не уехал..

В ходе противостояния "мирному процессу", мы обнаружили себя в одном лагере с религиозными израильтянами, чьё мировоззрение многим из нас чуждо. Я спрашиваю самого себя, отчего именно религиозный лагерь, по большей части, не соблазнился левой мифологией. Ответ мой заключается в том, что в нём существуют свои мифы: "избранный народ", "Тора, данная на Синае", надежда на приход Мессии. Неужели идея "территории в обмен на мир" может с ними конкурировать? И как случилось, что многие из нас остались такими умными и не верят ни в одно, ни в другое? Может быть, несмотря ни на что, мы немножко вне мифов, не принадлежим ни к тому, ни к другому лагерю и сохранили возможность смотреть на вещи без иллюзий?

Религия: либеральная в отношении Галахи и консервативная в отношении обрядности

В этой части статьи мне труднее, чем когда-либо говорить о русской алие как о едином целом. В общем, она вроде бы нерелигиозная, однако достаточно много её представителей вернулось в лоно религии. Это движение началось еще в Советском Союзе в 70-е годы, если не раньше. Его особенность была в том, что оно оформилось и развивалось в совершенно невозможных условиях. Как можно соблюдать кашрут в условиях, когда вообще не существует производство кошерных продуктов, а чтобы купить хоть какую-нибудь еду, нужно стоять в очереди?

Как соблюдать шаббат, если вы вынуждены в этот день или работать, или учиться?

Как молиться, когда синагоги полны стукачей КГБ? Такой разрыв с живой религиозной традицией превращал иудаизм в религию далекую и экзотическую, как верования древних римлян. Неудивительно, что многие евреи, движимые метафизическими побуждениями, обращались к христианству, буддизму или йоге. Те, кто возвращался в лоно иудаизма, становились обычно хасидами Хабада или литваками  (течение в иудаизме, основанное последователями Виленского Гаона).

В Израиле большая часть из них перестроила свои позиции в сторону большей толерантности и присоединилась к "вязаным кипам" (религиозные сионисты – последователи рава Кука). Но были и такие, кто отошел от религии, или присоединился к течению  Консервативного иудаизма (направление в современном иудаизме).

Несмотря на относительную малочисленность, вернувшиеся в лоно религии доминируют среди политической и интеллектуальной элиты общины. Например, такое положение сложилось в партии "Исраэль ба-Алия": председатель Натан Щаранский – соблюдает традиции, а его супруга – религиозна, второе лицо партии – Юлий Эдельштейн – человек религиозный (и в то же время очень открытый), пресс-секретарь партии  - хасид Хабада и т.д. Поэтому и не смогла эта партия занять однозначную позицию в вопросе об отношении  религии и государства, и в этом заключалась одна из причин ее поражения на последних выборах.

Многие из тех, кто голосовал за Щаранского в прошлом, из-за этого предпочли "Шинуй" – партию, которая шла на выборы под аттакующими антирелигиозными лозунгами. Секрет успеха партии "Шинуй" заключался также в том, что прежде чем продекларировать отделение религии от государства, эта партия провела разделение между антиклерикализмом и идеологией  левого движения. Она сделала то, что такая "интеллектуальная" партия, как "Мерец", не позволила себе ни разу.

Если бы Герцель сегодня приехал в Израиль, он бы обнаружил именно среди русских репатриантов много единомышленников. Репатрианты за последнее десятилетие внесли достойный вклад в развитие Реформистского  иудаизма (направление в современном иудаизме) в Израиле. За это время возникли новые реформистские общины, некоторые из них состоят исключительно из репатриантов. Либеральный подход к иудаизму, в общем, выглядит достаточно приемлемым с точки зрения  жизненного опыта и особых запросов многих евреев из России. Однако некоторых из нас раздражает приверженность представителей этого направления  к политической корректности, этакий поверхностно-либеральный и наивно-оптимистический подход к важнейшим проблемам нашего существования. Неортодоксальные направления в иудаизме возникли в других культурно-общественных условиях, не "наших" (ну как тут не употребить это слово!), и неизбежно со временем русские евреи создадут собственный иудаизм. Михаил Членов – одна из центральных фигур еврейской общины России – сказал, что это будет иудаизм либеральный в отношении Галахи и доктрины, но консервативный в отношении обрядности.

Может быть, сегодня это свойство русского сознания (не только в Израиле и не только у евреев): если есть либеральная составляющая, почти всегда наличествует и составляющая консервативная. В американских терминах эту позицию можно назватьнеоконсервативной. Это позиция людей, чувствительных к либеральным ценностям, но умеющих учитывать реально существующие обстоятельства. Даже Герцль, наверное, не понял бы нас до конца, ведь жил он во времена наивные и полные оптимизма.

Но то, что было позволительно сто лет назад, сегодня – непозволительная роскошь.