Ашер Ульямперл, 1951 года рождения.

Моя семья попала в Россию в 1941  году в результате  проведения  Советской властью акции  против «социально опасных элементов» Прибалтики. За неделю до войны, 12-16 июня, 40 тысяч человек были посажены в поезда и отправлены на Восток, в Сибирь.. Большая часть этих "элементов" была литовцами, латышами и эстонцами, среди высланных были также поляки и евреи.

Мои родители, - папа жил в Каунасе, а мама в Шауляе, - попали в эту акцию по отдельности, вместе со своими родителями и  другими родственниками.

Мой отец- Йона Ульямперл. Его маму ( мою бабушку) звали Ривка –  в ссылке она была вместе с  отцом. У отца были брат и сестра (мои дядя и тетя), моложе его, сестра Ида, и брат - Берл-Дов

Со стороны матери в ссылку попала вся ее семья. Девичья фамилия матери - Шлапоберская Сара. Ее отца (моего деда) звали Беньямин и бабушку – Фрида

  Я начинаю издалека, чтобы объяснить, почему у моих родителей было столь острое желание покинуть Советский Союз. Для них он был местом вынужденной высылки,  где они оказались в очень тяжелых условиях. Мой дед со стороны отца был сразу же арестован и отправлен в лагерь в Свердловской области, где  через месяц умер.

Оставшаяся часть семьи отца, и семья матери попали в Алтайский край. Маме, когда ее семью выслали, ещё не было 17 лет, а отцу - 29.

  Первый год они работали в совхозах и колхозах. Распределение, которое там они проходили, было достойно эпохи крепостного права: приходили начальники и выбирали людей как скот:

- Этого возьму, а этого нет, потому что он хромой, не может работать руками, или старый.

В следующем, 1942 году родителей снова собрали и отправили в глубь на Восток. Каким-то образом они добрались до реки Лены, и на баржах  их сплавили к Северному Ледовитому океану. Все это происходило во время войны..

О начале  войны они узнали,  когда оказались в районе Свердловска. Парадоксальность ситуации заключалось в том,  что высылка « социально-опасных элементов» оказалась спасением  для высланных евреев . 95%  евреев Литвы погибло от рук немецких нацистов и их пособников:  в лагерях, во рвах  и в гетто в Каунасе и Вильнюсе, а большая часть  высланных выжила ...

 

 

По Лене родителей сплавили до моря Лаптевых, затем пересадили на другой корабль и через море Лаптевых они добрались до устья Яны. Там их высадили на берег. Был уже конец августа. «Спецпереселенцам» дали указания строить  юрты и прикрепили в качестве рабочих к рыбному заводу. Они были совершенно бесправны: в любой момент начальство могло велеть им собраться и увезти их за 100-150 км в глушь и заставить выполнять любую черную работу. Однако, работая, они получали пищу, позволявшую им выжить. Отец и его брат работали на заводе, а его сестра и мать занимались в юрте хозяйством . Во второй половине 40-х годов  они каким-то образом перебрались в Якутск. Как они туда попали, мне не удалось выяснить.

Я недавно разговаривал об этом времени с женщиной, жившей  в одной юрте с моей бабушкой. Она произнесла такую фразу: "Мы не болели и почти все выжили, а поляки и литовцы сильно болели, и у них была высокая смертность. Поддержка и взаимопомощь помогли нам выжить и остаться людьми". Что самое интересное, эти люди были выходцами из очень богатых семей, жившими до ссылки в комфорте и достатке людьми. Попав в тяжелейшие  условия ссылки, они не сломались, но смогли сохранить человеческий облик, часть из них даже продолжала каким-то образом соблюдать кашрут. Ведь все они, так или иначе,  вышли  из черты оседлости,  где  за 30-40 лет до этого проживали в основном традиционные, либо религиозные евреи.

 

 

В 1948 году мои родители поженились в Якутске. Встретились они  еще до переезда в Якутск.

«Социально опасные элементы» на родине были богатыми людьми: владельцами магазинов фабрик, у них имелись определенные связи. Мой отец был инженером-трикотажником. Спецпереселенцы постоянно контактировали друг с другом, часто встречались. Часть из них осталась в Якутии, в Якутске. До 1957 года родители, как спецпереселенцы, продолжали каждые 2 недели отмечаться в милиции. В тех местах, где они находились, их не нужно было охранять: бежать было некуда. Хотя мне известно, что часть молодежи еще в 1955-1956 годах  каким-то образом выбиралась  на учебу в Москву. Их там ловили и возвращали обратно, и такие случаи были известны.

В 1954 году, благодаря связям моего отца, мы перебрались в Барнаул, где он стал работать инженером на трикотажной фабрике. Климатические условия там были менее суровые.

В Барнауле мои родители часто слушали "Голос Израиля" и потом обсуждали его передачи с друзьями. Помню, что как-то раз, когда я учился в одном из младших классов, я сидел дома и делал уроки. И вдруг я услышал, что родители в соседней комнате  говорят "арабы, арабы", а мне надо было писать слово "жабы",  и я  автоматически написал "арабы"… Пришлось родителям аккуратно стереть это бритвой и  исправить: тогда нельзя было выдирать листы из тетрадки.

Поколение моих родителей было сионистами, и хотя с детьми об этом не говорили прямо, нам  это как-то передавалось

 

 

Я знал, кто я такой, откуда пришел и куда иду, знал, что мы собираемся в Израиль, и что Советский Союз - не моя страна.

Правда, я был пионером и комсомольцем, а мой брат ухитрился  не вступить в комсомол, и при этом ему даже удалось учиться в пединституте. Мы не были воинствующими сионистами, не были религиозными, но всегда на Песах у нас в доме была маца. Ее выпекали в молельном доме в Новосибирске, где была печка. Туда женщины везли муку,  пекли мацу, а потом  везли ее обратно в город.

В 1958 г моя бабушка по отцу вместе с его сестрой уехали в Польшу, а оттуда в 1959 году – в Израиль. В 1963 или в 1964 году они нам выслали вызов, и когда мой отец пришел с этим вызовом в ОВИР, ему велели вернуться туда через неделю. В течение этого времени в субботнем номере местной газеты была опубликована статья о том, как плохо жить в Израиле. Когда отец вновь пришел в ОВИР, его спросили, читал ли он эту статью, и что думает по этому поводу. Он ответил, что читал, но тем не менее, желает ехать в Израиль, поскольку  у него  там  мать и сестра. И мы начали собирать документы, характеристики  с работы и со школы. Шел 1964 год. Нам не очень хотелось огласки. Я помню, что моя тетя была знакома с директором школы, где учились мы с братом. И она договорилась с ним, чтобы мы получили характеристики без скандала. Родители, я не знаю каким образом, тоже получили характеристики с работы. Мы подали документы и через некоторое время получили отказ. 

 

 

Мы продолжили жить в Барнауле, и каждый год подавали документы, и каждый год получали отказ. Так продолжались до Шестидневной войны. После войны дипломатические  отношения с Израилем были прерваны и подавать документы мы  уже не могли. Тогда родители стали посылать письма Брежневу, в Верховный Совет, и куда только могли.

В начале  70-х годов появились сведения, что из Литвы выпускают бывших спецпереселенцев, и тогда мы начали искать обмен. У нас была квартира, которую мы получили от работы. Квартиру нам дали потому, что мы писали апелляции на отказ, где  отсутствием квартиры объясняли необходимость отъезда.  В 1971 году мой старший брат поехал в Вильнюс. Он поселился у родственников и стал искать квартиру для обмена. Родители приехали к нему и обменяли отдельную трехкомнатную квартиру  в Барнауле на две комнаты в вильнюсской коммуналке. Я помню, как сейчас, что когда они сообщили об обмене квартиры, я не мог спать всю ночь. Я думал о том, как мне быть, бросать ли учебу (а я уже два года отучился в университете). Но так или иначе, я собирался в Израиль, и той ночью  принял решение, определившее мою дальнейшую судьбу.

 

 

У нас был энциклопедический словарь, и я за ночь  впервые выучил ивритский алфавит (потом забыл). Когда родители вернулись, я сказал, что еду с ними и попытаюсь перевестись в тамошний институт. Мне не хотелось задерживать их отъезд. Приехав в Вильнюс, я устроился на работу слесарем в местном таксопарке и перевелся на вечернее отделение института..

Не хочу рассказывать о том, как я поступал в институт и меня туда не принимали, так как я не считался сыном рабочих и служащих, и к тому, же был евреем, - это  отдельная история.

В Вильнюсе мы прожили полгода. Оттуда каждые несколько дней уезжали евреи, со многими из них родители были знакомы.

Проработав 3 месяца, я получил характеристику. А директор парка получил выговор за то, что принял меня на работу. А еще через 3 месяца, получив разрешение, мы уехали в Израиль. Это произошло 20 апреля 1972 года. По тем временам  была сравнительно большая алия - за 3 года из СССР в Израиль приехало 100 тысяч человек. Мы ехали в Израиль через Вену и когда вышли из поезда, и представитель ХИАС спросил, - кто хочет ехать в Америку, то из 20 семей с ним поехала только одна. А 19 поехали в Шенхау, чтобы продолжить путь в Израиль Это было в вечер Дня Независимости. Мы приехали в Израиль в таком составе: родители, мой брат – старше меня на 2 года,- и я.

В Израиле мы попали в ульпан и на первых порах жили  в центре абсорбции в Акко.

Сойдя с трапа самолета,  мои родители тут же заговорили на иврите, - оба учились в ивритской гимназии в Литве. У них не было языковых проблем . У меня их  было гораздо больше...

Ровно через месяц после приезда к нам пришли и сообщили, что завтра в Тель-Авиве состоится демонстрация  в поддержку евреев Советского Союза. Демонстрация будет проходить под лозунгами "Отпусти народ мой ", из за поездки президента Америки Никсона, который тогда впервые прибыл в Москву с визитом.

Мы вдвоем с братом поехали на эту демонстрацию на площади Царей Израиля. Было много народу, плакатов, речей. Там организовалась группа желающих поехать назавтра  к Стене Плача и участвовать в голодной забастовке в поддержку советских евреев. Мы с братом решили туда поехать и принять участие в голодовке. В голодовке, продолжавшейся неделю, участвовали 100 человек. Многие приходили к нам выразить поддержку, о голодовке писали в газетах.

Мы лежали, ослабев от голода. Я похудел там на 7 кг. Но это не была "сухая" голодовка: мы пили воду и сок.

Я помню, что иерусалимские арабы к нам относились очень доброжелательно.

Иногда мы ходили по арабскому шуку (рынку) и не чувствовали враждебности с их стороны. Помню и в дальнейшем, даже после войны Судного дня, и в Хевроне и в Бейт Лехеме не было никакой проблемы с враждебностью населения.

Одним из организаторов  голодовки была организация МАОЗ. Его тогда возглавлял Аврахам Шифрин. Поддержать нас приезжали Голда Меир (премьер-министр), Игаль Алон, приходило много туристов.

Своеобразным фактом было участие в этой  голодовке Шабтая Калмановича. Там он сблизился с правительственными кругами и стал продвигаться…

В конце голодовки каждый участвовавший  получил сидур с подписями всех участников, и мы с братом тоже – тот сидур сохранился. Такой была моя тогдашняя деятельность в защиту советского еврейства

Вернувшись в Акко в центр абсорбции, мы продолжали учить иврит, и я подал документы параллельно в Технион и в Беер-Шевский университет. В Технионе меня брали на первый курс, а в Беер- Щеве на второй курс по специальности «машиностроение». Я предпочел Беер- Шеву, и  там закончил университет.

 

 

В  первый год по жизни в Израиле,  я  был слишком активным в олимовской среде, в результате чего завалил свой первый год обучения. Мы жили весело, но нам не хватало языка. Потом началась война Судного дня. Нас взяли  на фронт после тиронута – курса молодого бойца.

Тогда я несколько отошел от русскоговорящих, повторил второй курс, и больше начал общаться с израильтянами,. Моя жена и дети не знают русского языка...

В конце 1976 года меня призвали на регулярную армейскую службу, откуда демобилизовался в офицерском звании только в 1994 году. Я находился на регулярной службе и в начале алии 90- х. Тогда мы, как военные, брали шефство над репатриантами из Эфиопии, но тогда у меня не возникло никаких личных связей с олимами.

 

 

Когда я демобилизовался в 1994 году, ко мне обратились из "Бюро по связям с евреями СССР" ("Натива"), где  я прошел все этапы отбора. У меня состоялось интервью с Яшей Казаковым (Кедми) по поводу отъезда в роли посланника "Бюро по связям". Тогда же ко мне обратились из военной промышленности и предложили должность начальника отдела, и я отказался от работы посланника. Но через пять лет я обратил внимание на объявление Сохнута, который искал посланника для работы в СНГ. Я подал свою кандидатуру, и в 1999 году, пройдя все отборочные этапы, уехал в Россию в качестве руководителя делегации в Екатеринбурге, затем в Самаре, и, наконец, в Санкт-Петербурге. Вернувшись в Израиль, я начал работать в Отделе еврейского сионистского образования Еврейского агентства в Иерусалиме, где проработал шесть лет. Сейчас я опять работаю в России посланником по образованию и руководителем делегации ЕА на Урале.

Мой отец умер в 1991 году, мама -  в 2000, и тогда у меня  появилось желание узнать о них как можно больше. Я стал выяснять обстоятельства их жизни, разговаривал с людьми с аналогичными судьбами и  задавал им вопросы... Выяснилось, что некоторые из них писали книги, которые я прочитал.

Приходит время, и вы начинаете интересоваться прошлым, жизнью ваших родителей,  но уже не кого спрашивать. Поэтому я говорю всем своим молодым знакомым:  Спрашивайте у своих родителей, пока они вам смогут рассказать, потом некого  будет спрашивать.

 

 

Я пытаюсь рассказать об этом и своим детям. Но, видимо, настоящий интерес к истории семьи, к своим корням приходит намного позже,  и тогда начинаешь интересоваться тем, что уже не у кого узнать...

Поэтому, когда я приехал в Екатеринбург в качестве руководителя делегации Сохнута, то решил узнать, что случилось с дедом. Я не знал, где именно погиб мой дедушка: было известно, что  где-то в Свердловской области. В Екатеринбурге я случайно столкнулся с бывшим полковником МВД и рассказал ему об этом.

 

 

Он взял мои данные, и через некоторое время  ответил, что не нашел никого с моей фамилией, но нашел человека с похожей на  мою фамилию, у кого было трое детей: Йона, Берл-Дов или Ошер-Дов и Ита... Когда он это сказал, у меня поползли мурашки по коже. Сомкнулся  круг, о чем я даже не мог и мечтать. Потом мне принесли "дело". Скопировать его я не мог, но полностью переписал. В нем было 7 документов: постановление "тройки" об аресте, приговор к 10 годам заключения, зафиксированы 3 пересылки, приезд в лагерь, поступление в медсанчасть и через неделю после этого, свидетельство о смерти "от слабоумия и дистрофии". Еще было письмо о том, что мой дядя искал его и письмо–ответ, о том,  что он скончался тогда-то. Моему деду было 62-63 года и он не перенес лагерных условий. В свое время он был очень известным человеком в Литве...

Я вижу в своей работе в Еврейском агентстве для Израиля логическое завершение целого этапа в жизни моей семьи, о которой я постарался вкратце рассказать в этом интервью.